Зигзаг судьбы (часть 1)

- Многоуважаемая Лариса Васильевна, - елейно-приторным голосом, но с железными нотками в нем, торжественно произнес мой шеф, носящий грозную фамилию Змиевский, которую он сполна оправдывает. Такое начало не предвещает ничего хорошего. Так я и знала! Так и предчувствовала! Плакал мой отпуск горючими слезами. А мой горячо нелюбимый шеф тем временем продолжил свою речь:

- Как вы знаете, июль – август традиционно время отпусков, следовательно, работников катастрофически не хватает. И, тем не менее, вы в это весьма трудное для нашего отдела время все-таки обращаетесь ко мне с просьбой, я бы даже сказал, с требованием о предоставлении вам тарифного отпуска. Где, позвольте спросить, ваша сознательность? Этот поступок весьма и весьма несвоевременен и непродуман. Именно непродуман! Вы, многоуважаемая, ставите свои личные интересы выше производственных и общественных. А я считал вас женщиной рассудительной и разумной. Выходит, я в вас ошибался? – Змиевский развел пухлые ладони, его маленькие глазки вопросительно уставились на меня.

- Мне, право, очень жаль, что я вас так сильно разочаровала, Павел Григорьевич, - я решила стоять насмерть, - но, во-первых, согласно утвержденному графику отпусков именно я должна идти сейчас отдыхать. Во-вторых, хочу вам напомнить, что, начиная с сентября, я при всем моем и вашем желании уже не смогу пойти в отпуск до конца года, так как начнется инвентаризация, а следом за ней пойдут полугодовые и годовые отчеты. А вот как раз сейчас я более-менее свободна. Павел Григорьевич, прежде чем просить вас об отпуске, я переделала все свои срочные дела и, как мне кажется, на сегодняшний день не осталось ничего серьезного, что  требовало бы моего непременного присутствия на рабочем месте в ближайшие три-четыре недели. К тому же я только что два месяца работала за двоих – за Мымрикову и за Светочкину, пока они отдыхали. Я очень устала и прошу вас пойти мне навстречу в моей просьбе.

- По вашим словам выходит, что вам сейчас нечего делать, многоуважаемая Лариса Васильевна. Что ж, в таком случае, придется на вас временно возложить обязанности Геркулесовой, которая с понедельника идет отдыхать. Приказ о возложении обязанностей будет готов к концу дня, а сейчас идите к Тамаре Николаевне, пусть она введет вас в курс дела, - Змиевский открыл свой ежедневник, чтобы сделать в нем пометку, давая мне этим знать, что наш разговор окончен. У него был усталый вид, бедняга выдохся от такого длинного разговора с наглой и бестолковой подчиненной. Я повернулась и пошла на свое место. Разговаривать с ним было сейчас бесполезно, если он уперся, то чем больше ему доказывать, что он не прав, и чем яснее будет для обеих спорящих сторон, что он не прав, тем хуже все обернется для его оппонента. В общем, плакал мой отпуск горючими слезами. Он теперь из вредности не отпустит меня, даже если мне абсолютно будет нечего делать. А, зная его злопамятность, можно быть уверенной, что и в следующем году отдыхать летом мне не придется. Какая несправедливость! Ведь всем в отделе, в том числе и ему, прекрасно известно, что ни у кого нет такой большой нагрузки, как у меня, что на мне лежит самая ответственная и трудная часть работы, которую никто не делает в мое отсутствие, а вот на меня всегда возлагают чью-то работу. И по графику сейчас именно я должна идти отдыхать, а не Геркулесова. У нее отпуск должен быть в октябре, но сейчас ей подвалила весьма нудная работа по отчету налоговой инспекции и она, не будь дурой, просто решила смыться в отпуск, убив тем двух зайцев: отдохнуть, пока стоит прекрасная погода, и спихнуть на меня противный отчет. Она то молодец, а я кто? То, что я дура, это понятно. То, что я рохля и у меня не хватает стойкости и решительности постоять за себя – это тоже понятно. Но я, к тому же, еще и плохая мать. Дочка так надеялась на мой отпуск, так все распланировала, как мы будем жить весь месяц в деревне, в нашем доме. Вставать с петухами, ходить каждый день в наш замечательный лес, полный ягод и грибов, купаться в речке - она не глубокая и вода к вечеру в ней вся насквозь прогревается, и плывешь в ее водах как в парном молоке. Все. Всем нашим мечтам кердык и харакири. Мама будет сидеть всеми днями на работе над чужим отчетом, на радость Змиевскому и Геркулесовой, а дочка – в четырех стенах осточертевшего общежития. А все я со своим неумением постоять за себя и доказать свою правоту. Подойти сейчас к шефу, да и крякнуть ему кулаком по столу со всей силы! И сказать при этом: «В конце концов! Екрный бабай! Прекратите издеваться надо мной! Пошли вы вместе с Геркулесовой куда подальше и как можно на дольше, чтоб глаза мои вас не видели!». Я вдруг представила себе, как сразу после этих моих слов Змиевский вместе с Геркулесовой возьмутся за руки и послушно пойдут далеко-далеко, пока не превратятся в маленькую точку, слившуюся с линией горизонта, и усмехнулась. Сидевшая за соседним столом Надя Архипова всплеснула руками:

- Нет, вы только посмотрите на эту простушку, - прошипела она, - ее только что физиономией в дерьмо ткнули, а она еще улыбается. А ну-ка, выйдем подруга в коридор.

Я поплелась вслед за нею.

- И долго ты терпеть все это собираешься? – взяла она сразу быка за рога, едва мы вышли на лестничный пролет, где обычно курят наши мужчины-коллеги, - На тебя сели и едут, да еще и понукают, а ты молча везешь, как будто так и надо. Имей в виду, чем больше ты будешь терпеть, тем больше тебе будет доставаться. Ты что, ждешь, когда в начальнике совесть проснется? Так вот, я тебе скажу, она не проснется ни-ког-да! Наоборот, он будет все больше и больше борзеть. На тебя и так нагрузили, как ни на кого, да еще и отпуск не дают. И премию тебе в последний раз дали меньше всех. И так будет всегда, пока ты молчишь. Змиевский из той породы людишек, что герои перед молчунами, но стоит дать ему один раз отпор и показать характер, так он сразу начнет тебя уважать и ублажать. Ты же можешь себя показать, я знаю. В чем дело, я тебя спрашиваю? Где твоя гордость и самоуважение? Подумай, хотя бы, о Галочке, девчонка так надеялась.

- Ну и что ты предлагаешь? Что я должна сделать, по-твоему? Кулаком по столу ударить?

- Вот именно! Именно кулаком и именно по столу! И положить на его стол заявление: увольняюсь по собственному желанию. Вот тогда он забегает! Он ведь не дурак и понимает, что без тебя с твоей работой никто не справится. Вот увидишь: и в отпуск моментально отпустит, и премию хорошую даст, и зарплату прибавит, и считаться с тобой будет.

- А если он подпишет мое заявление?

Надька достала из кармана пачку сигарет и зажигалку, неторопливо закурила:

- Еще лучше! Встанешь на биржу, отдохнешь с Галочкой лето вместе, а работу я тебе осенью помогу найти не хуже этой. Еще и спасибо мне скажешь. Чего, в самом деле, с твоими мозгами и работоспособностью ты уцепилась за наш отдел, не пойму. В общем, так: сейчас возвращаешься в отдел и пишешь заявление. Попробуй только не написать! – она развернула меня за плечи и пихнула в спину, придавая ускорение.

Что ж, Надька права. А гордость и самоуважение у меня есть. Жалко только, что терпения еще больше. Но, похоже, чаша уже наполнилась до краев и отказ отпустить меня в заслуженный отпуск – последняя капля. Я достала из стола чистый лист бумаги и вывела в правом верхнем углу: начальнику отдела Змиевскому П.Г.…

Когда мое заявление легло перед шефом, и до него дошел смысл написанного, он поразился. Глазки его округлились и стали вполне нормальных размеров. Похоже, он никак не ожидал такого поворота событий. Конец света - вассалы восстали.

- Это что?.. – он ткнул жирным пальцем в бумагу.

- Мое заявление об увольнении, - невозмутимо констатировала я. На меня неожиданно нахлынуло восторженное чувство свободы и вседозволенности. Плевать я на вас хотела, неуважаемый господин Змиевский. Я не ваша раба, и каждый божий день терпеть унижения и лицезреть вашу тупую физиономию – удовольствие сомнительное. Короче, меня понесло. Была - не была, все равно мне здесь, похоже, больше не работать.

- Я обещала своей дочери, что скоро мы с ней поедем в деревню. И я сдержу свое слово, чего бы мне это не стоило. Раз вы не отпускаете меня в отпуск, то я сама отпускаю себя. Извольте подписать, Павел Григорьевич, и мы расстанемся ко взаимному удовольствию.

Змиевский снял очки и растерянно хлопал светлыми коротенькими ресничками. Глазки его без очков были трогательно голубыми и по-детски беззащитными.

- Зачем же так сразу. Я понимаю, что вы устали… Хорошо, недельку отпуска я вам даю.

- Нет! – отрезала я, - Я останусь только при условии, что с понедельника я ухожу в отпуск на четыре недели.

- Хорошо, - кивнул шеф.

- Кроме того, в виду сложности и особенности моей работы обязательным условием нашего дальнейшего сотрудничества является установление с первого числа следующего месяца мне к окладу коэффициента 2.

- Хорошо, - опять покорно кивнул Змиевский.

Так то, господа присяжные и заседатели! Я развернулась на каблуках и, высоко держа голову, гордо поплыла к своему столу. Надюха издали незаметно для окружающих показала мне большой палец. Она оказалась права, шеф из той категории людей, что молодец против овец, а против молодца сам овца. А я теперь больше не овца, я теперь ого-го! какой молодец. Так что, доченька, завтра же поедем в деревню.

Вечером дочка вопросительно заглянула мне в лицо и, увидев на нем торжествующую улыбку, завизжала от радости:

- Ура! Маме дали отпуск! Теперь мы поедем в деревню! Здорово!

Конечно, здорово. Отдохнем, отвлечемся. Галочка моя закончила пятый класс на одни пятерки, как же не поощрить такую умничку поездкой, о которой она мечтала с прошлого лета. Как раз сейчас созрела земляника и начинается черника. Скоро пойдет и брусника. Погода стоит чудная – теплая, солнечная, но без изнурительного зноя. Отоспимся наконец, отдохнем. Возьму в деревню несколько книжек, давно я не читала так, как раньше – книга за сутки. Все было некогда. А год прошедший дался мне нелегко. Помимо того, что на работе некогда было продохнуть, так еще и дома дел и проблем хватало. С мужем мы развелись за год до того, но никак не получалось с обменом старой двухкомнатной квартиры. Наконец то, с величайшими трудностями нашли размен – бывшему мужу досталась однокомнатная квартира, а нам с Галиной – комната в общежитии. Если приять во внимание, что двухкомнатная квартира перешла мужу от его бабушки, то все справедливо. Решились с Галей на ремонт комнаты. Она хоть и небольшая – 12 квадратов – но досталась нам от прежних хозяев страшно запущенной, вплоть до того, что пришлось менять даже две половые доски, такие они были гнилые, того и гляди провалятся. Доски поменять нам помог сосед Юра, он же отремонтировал и перекошенный подоконник. Все остальное мы с Галиной делали сами: смыли толстенный слой побелки на потолке, отодрали замызганные обои со стен, потом наклеили новенькие обои – белые на потолок и бежевые со светло коричневым рисунком на стены. Выкрасили раму, подоконник, дверь, полы, плинтуса. Сами скроили и сшили по оригинальной выкройке, которую дала Надя, чудесные комбинированные из двух тканей шторы. Короче, прошли осень и зима, пока обустроили и довели до ума свою комнату. Доченька у меня молодец – по вечерам помогала мне с ремонтом, готовила к моему приходу немудреный ужин, ходила днем в музыкальную школу и при всем при том умудрялась учиться на одни пятерки. Хоть в этом мне повезло. Удивительно то, что внешне Галя – папина копия, но, слава богу, не переняла от родного отца ни одного из его противных качеств.

Весь вечер прошел в сборах. Сложили наши немудреные вещички в небольшой рюкзак и дорожную сумку. Завтра с утра закупим еще продуктов и после обеда – в путь-дорогу.

До нашей деревни езды – почти два часа автобусом. Вообще то, это уже не деревня, а поселок. Статус поселка ей присвоен два года назад, когда там начали строить деревообрабатывающий завод, но мы по привычке называем ее деревней. Место очень красивое, вокруг стоят сплошные леса. Причем наш дом находится на краю деревни, вернее, он самый последней на нашей улице и сразу за ним начинается сосновый бор, переходящий в смешанный лес. В общем, ягоды можно собирать рядом с домом. Я не боюсь отпускать Галю одну в лес. Во-первых, здесь нет чужих людей, все знают друг друга, к тому же, она знает эти места с младенчества, а, во-вторых, далеко здесь не уйдешь, так как  примерно километра через два дорогу преграждает речка под названием Черная, которая в этом месте делает огромную петлю и не пускает дальше в дремучий лес. По названию этой речки район наш называется Чернореченским. Кстати, почему нашу спокойную и чистейшую как слеза речушку назвали таким пугающим названием, неизвестно. Воздух прозрачный, напоенный ароматами хвои и трав. Места богатейшие ягодами и грибами. В общем, земной рай, а не деревня. Я так люблю приезжать сюда, здесь мой дом, моя малая родина. Дом у нас хороший – большой, пятистенный, просторный, светлый, бревенчатый, но обшитый и изнутри и снаружи, газифицированный. Единственные неудобства – туалет на улице и вода из колонки, но летом это проблемы небольшие. У нас большой сад, разросшийся и полуодичавший, но мне он таким нравиться еще больше. Мы с Галиной иногда вешаем между двух берез самодельный гамак, сооруженный нами из старенького одеяла, заваливаемся вдвоем на него с книжками и читаем до одури. Есть в саду среди кустов сирени и беседка, выкрашенная в голубой цвет, сделанная еще моим отцом незадолго до его смерти. Он, тогда уже больной человек, видимо предчувствуя свою близкую смерть, целое лето потихоньку строил ее для нас на память о себе, как он сам говорил. В сентябре он ее выкрасил, а в октябре тихо умер во сне – с вечера лег спать, а утром не проснулся. Беседка полуоблупилась с тех пор, но рука не поднимается ее перекрасить, хотя, наверное, в этот отпуск я это все же сделаю. А мама как обрадуется, когда мы приедем. Она у меня старенькая, родила меня поздно.

И вот мы с Галиной едем в стареньком ПАЗике в свою родную Половинку. Это название такое у нашей деревушки. Говорят, что в давние времена деревня располагалась по обе стороны Черной речки и одна ее половина была на одном берегу, а другая – на другом, но однажды одна половина сгорела, и люди там уже не стали селиться, так и осталась только одна половинка, наша. Правда ли это или просто предположение – неизвестно. Мне вдруг пришла в голову мысль, что выходит я – половинчанка. Может, потому и жизнь моя какая-то половинчатая – мужа нет, квартиры нет, деньги в кармане не звенят, на работе – серая мышка, на которой едут все кому не лень.

Автобус давно выкатил за пределы города и несет нас по узкой серой ленточке шоссе через просторные поля и леса в голубую даль. Наискосок от нас лицом к нам сидит немолодой мужчина. Глаза его полуприкрыты, он о чем-то думает, и все его мысли тут же отражаются на его лице – он то хмурится, то улыбается, то вопросительно поднимает брови, то пожимает плечами. На его коленях покоится большущий пакет, из которого выглядывает конец палки колбасы и пакет с пряниками, должно быть, тоже едет к своим престарелым родителям, а, может, к своей семье.

- Мам, коровы, - пихает меня в бок дочка и показывает пальчиком на пасущееся стадо. Она за год отвыкла от подобной экзотики. Сидящая напротив женщина деревенского вида снисходительно улыбается радостному удивлению городского дитяти при виде обычного стада. Хорошо, все-таки, что у нас есть дом в деревне. А то куда бы мы с Галиной подались в отпуск, так бы и сидели в своей комнатушке весь месяц. Под мерный шум мотора я задремала, и грезились мне в моем полусне бескрайние ромашковые поля.

Два часа пролетели мгновенно, автобус высадил нас на нашей остановке и уфыркал дальше, ему еще тащиться минут двадцать до райцентра, а мы с дочкой не спеша пошли через всю деревню к своему дому. За год, что нас здесь не было, тут многое изменилось. Прямо рядом с дорогой практически закончено строительство четырех кирпичных трехподъездных домов – видимо, для будущих работников строящегося завода. Рядом стоят несколько коттеджей – это, конечно, для руководства завода. Недалеко расположились с десяток строительных вагончиков, где, видимо, и обитают строители. Чуть в стороне от деревни и сам завод, его серые бетонные корпуса с проемами окон напоминают мне почему-то черепа с пустыми глазницами. Бр-р-р. С одной стороны, может и хорошо, что здесь скоро закипит жизнь, будет работа для жителей деревни, проведут водопровод, телефон, появятся другие признаки цивилизации. Но с другой стороны, очень жаль, что скоро и здесь будет нарушен покой, природа и, возможно, очень скоро Черная речка начнет сполна оправдывать свое название, если отходы от завода начнут в нее сбрасывать. Недалеко от нашей деревни проходит железная дорога, что, видимо и повлияло на выбор строительства деревообрабатывающего завода, место идеальное: рядом шоссе, железная дорога, речка и кругом – безграничные леса. Только пили, обрабатывай, сливай в речку отходы и вывози хоть вагонами, хоть машинами. Плевать, что после двух-трех десятилетий такой деятельности здесь будет пустошь и разруха, зато какую прибыль можно отхватить горстке избранных, хватит и их детям и внукам. Конечно, если для их внуков еще останутся на земле места вроде этих нынешних.

Пока шли по деревне никого не встретили кроме бабы Нюры, которая мирно сидела на скамейке перед своей избушкой, но, увидев нас, не поленилась встать и подойти поближе – глаза у нее стали плохо видеть, а любопытство осталось прежним: ей обязательно надо было узнать, кто это идет по деревне. Остановились, поговорили с бабой Нюрой, послушали ее охи-ахи и клятвенно заверили, что зайдем к ней вечером выслушать ее рассказы про радикулит и боли в ногах. Она одна вырастила шестерых сыновей, все выучились, вышли в большие люди, разъехались кто куда, и про маму забыли, а она терпеливо ждет их каждое лето, выглядывая подслеповатыми глазами со своей скамейки не едут ли ее кровиночки к своей маме.

Дом наш оказался закрыт, я достала из-под ступеньки ключ, открыла дверь, и мы вошли в свой родной дом. Где бы я ни жила, куда бы меня не забросила жизнь, только этот дом всегда будет мне по настоящему родным. С его бревенчатым духом, с широкими половицами, с ситцевыми в цветочек занавесками, с самоткаными дорожками, с геранью на окнах – это мой мир, моя крепость от всех жизненных невзгод. Пока есть у меня этот дом, никакие катаклизмы мне не страшны, были бы только рядом моя мама и моя дочка.

Было видно, что мама только недавно куда-то ушла, еще была теплой картошка на плите и хлеб домашней выпечки под полотенцем. Мы с Галочкой разгрузили свои сумки-пакеты, продукты убрали в холодильник, вещи – в фанерный шифоньер. Дочке не терпелось побежать на улицу или в лес, и я не стала ее удерживать. Она натянула джинсовые шорты, маечку и счастливая и свободная ускакала в неизвестном направлении. А я зашла сначала на небольшой огородик, полюбовалась зреющими огурцами и помидорами, пощипала укроп и петрушку и пошла в свой любимый сад. Побродила между яблонь и берез, попробовала незрелые кислые вишни и уселась на скамейку в прохладной тиши беседки. Хорошо! Боже мой, как хорошо! Вот оно – счастье, неуловимое, ускользающее, не дающееся никак в руки, оно само приходит в такие минуты и замираешь, боясь его спугнуть. И я сидела замерев и глупо улыбаясь, наполненная этим счастьем до краев и понимая, что через несколько мгновений оно может испариться, улететь и пройдет еще много-много времени, пока я опять его узнаю и почувствую.

Порадовавшись таким образом жизни, лету и с боем приобретенной на целый месяц свободе, я решила последовать дочкиному примеру и прогуляться на большую лесную поляну, где обычно наши деревенские косят понемногу траву на сено для тех нескольких коз, что еще остались в деревне. Есть коза Маня и у нас, создание весьма норовистое и независимое, но молоко дает отменное, за что мама и терпит все ее капризы. Как я и предполагала, мама потихоньку косила траву, я издали узнала ее голубенький платочек и темно вишневую кофту. Сердце мое сжалось – какая она маленькая, совсем старенькая, за последние четыре года, что не стало папы, она особенно сдала.

- Мамуля, - тихонько позвала я ее, когда подошла поближе, чтобы не испугать своим внезапным появлением. Она мгновенно обернулась, глаза молодо блеснули от радости. Вздохи, ахи, объятия. Заготовку сена решили отложить на завтра, побрели не спеша домой. Я несла через плечо косу, слушала, как мама рассказывала деревенские новости: Сережка Васильев уехал из деревни работать в город, к тете Марфе приехал из Москвы погостить на лето внук- студент, у Василисы сплошные убытки - сдохла корова, а петуха нечаянно придавил грузовик со стройки. Вообще от этой стройки одна суета – шум, грохот, пылища, машины в той стороне деревни так и снуют туда-сюда, хорошо еще в нашей стороне их не слыхать. 

- А что строители, не хулиганят здесь? - я вдруг забеспокоилась за Галю, теперь, наверное, опасно отпускать ее одну в лес.

- Нет. Ребята мирные, деревенских не обижают, не пьянствуют. Да и некогда им. Работают с утра до ночи, без выходных. Платят им, говорят, очень хорошо. Петька Трифонов попробовал было разнорабочим устроиться, да больше трех дней не сдюжил, - смеется мама, - не привык он горбатиться.

Ужинали оладьями, которые я нажарила целую бадью, с прошлогодним черничным вареньем. Полили с дочкой грядки в огороде и пошли за деревню погулять. Какая благодать вокруг – тишь, покой, умиротворение. Мы пошли не в лес, а взяли правее – где раскинулось поле. Раньше здесь сеяли то рожь, то пшеницу, то вику. Теперь поля отдыхали – негусто росла трава, полевые цветы. Солнце склонялось к закату, повеяло свежестью, запахи трав стали сильнее.

- Выйду на пенсию, приеду жить сюда. Комната в общежитии останется тебе, доча. К тому времени ты уже будешь замужем, жить отдельно от меня. Добавите с мужем нашу комнату к своему жилью и обменяете на квартиру побольше, - строила я планы на будущее. Хотя, неблагодарное это занятие - планировать свое будущее. Разве я предполагала года три назад, что в 35 лет придется, как бедной студентке, жить в общаге. Как говориться, человек предполагает, а бог располагает. Но так уж мы, человеки, устроены, вечно подавай нам планы – стратегические, тактические, пятилетние, жизненные.

- Мам, а давай жить всегда вместе, а? – прижалась ко мне Галинка. Маленькая дурочка, сейчас ей представить страшно, что когда-нибудь придет такое время, что придется расставаться с мамой. Но минует с десяток лет и ей уже самой захочется самостоятельности.

- Давай, - согласилась я, - давай всегда жить вместе. Разве нам с тобой плохо?

Мы обнялись и побрели дальше.

Ночью я спала как убитая, без снов. Проснулась рано на рассвете, и опять на душе было тихо и радостно, как не было давно, наверное, с прошлого лета. Я одела купальник, накинула сарафан, перекинула через плечо полотенце и тихо, чтобы не разбудить дочь, вышла из дома. Во дворе мама доила Маньку, та что-то жевала и недовольно косилась на меня своим наглым желтым глазом.

- Пойду, искупаюсь, - крикнула я маме. Легкость в душе передалась и телу. Я со вчерашнего дня чувствовала себя двадцатилетней. Вприпрыжку сбежала по тропинке с крутого склона к нашей речушке. Над ней еще слегка дымился утренний туман. С минуту постояла, вдыхая  свежесть, скинула с мокрых от росы ног шлепки, сарафан и вошла в воду. Была она теплая-теплая, как только что сдоенное Манькино молоко. Я закрыла глаза и поплыла маленькими саженками. Если есть рай, то вот он – здесь на земле, в нашей Половинке. Вот начнет работать деревообрабатывающий завод, может, и мне найдется на нем работа. Уволюсь к чертовой матери с городского завода, оторву от сердца родного начальника Змиевского, и приедем жить с дочкой сюда. А мама как будет рада. Я перевернулась на спину и поплыла по течению, предаваясь своим мечтам. А надо мной раскинулось бездонное и бескрайнее бирюзовое небо. Вдруг моя вытянутая над головой рука коснулась чего-то холодного и скользкого. Я дернулась, перевернулась и нос к носу столкнулась с неизвестным гражданином. Несколько секунд мы смотрели друг на друга.

- Смотреть надо куда плывешь, - наконец процедил сквозь зубы неизвестный гражданин.

- Взаимно, сэр.

Поприветствовав друг друга таким образом мы разошлись и каждый последовал своим путем.