Измена (часть 3)

- Это я. В общем, так. Я не держу тебя, да это и бесполезно. Собирай свои вещи и уходи к ней, к Зое. Она и так уже заждалась. Забирай все свои шмотки, документы и прочее, чтобы ни одной ниточки твоей в доме не осталось. Хочешь, Ольге сам объясни, не хочешь, я сама все ей расскажу. Я вернусь к вечеру, часам к  шести. Чтобы к этому времени от тебя и духу не осталось. Да, и забери все свои фотографии! А то я их сожгу! И молчи, молчи!.. Слушать ничего не хочу! Уходи! У-би-рай-ся! Исчезни из моей жизни! Я тебя вычеркиваю из нее! Ты для меня умер! – трубка я лязгом опустилась на рычаг.

         - И правильно! Молодец! – подала голос Аня, которая стояла за Тониной спиной.

         - Не знаю… Не уверена… - вздохнула судорожно Тоня, - просто я боюсь потом дать слабинку. Я лучше сейчас все концы оборву, чтобы не оставить себе возможности к отступлению. …Мне еще один звонок сделать надо. Последний. Но только ты оставь меня одну, ладно? Не обижайся, Ань. Мне надо с глазу на глаз, в смысле, с голосу на голос…

         - Да ладно, ладно. Что я, не понимаю, что ли. Я пока яичницу с помидорами нам пожарю.

         Аня вышла  на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Тоня подняла трубку, долго слушала длинный, протяжный, похожий на вой, гудок. Непослушными пальцами набрала номер. Трубку на том конце сняли в тот же момент. Наверное, ждали звонка. Не ее звонка, это понятно. Но Тоня сейчас обрадует человека на том конце провода. Сначала испугает, потом обрадует.

         - Да? Кто это? Чего вы там молчите? – не терпелось узнать Зойке хорошую весть.

         - Это я, Тоня. Тоня Иванцова, - хрипло выдавила из себя Тоня.

         - Привет, Тоня. Как дела? – Зойкин голос прозвучал обыденно.

         - У меня дела плохие. У тебя дела хорошие. Я все знаю, Зоя. Мой муж, Толя, любит тебя. Меня он не любит. Жаль, что я узнала об этом только сейчас. Забирай его себе. Живите, радуйтесь… Да, и еще…  Вы, Зоя Владимировна… Вы… Нехороший вы человек. Непорядочный. …Это все.

         Вот и все.  Теперь уже все. Окончательно и бесповоротно.

         Тоня выпрямилась. Груз последних двух дней упал с нее. Опал вместе с остатками надежды, с осколками любви. Рухнул, сполз, как снежная лавина с горы. Оставив после себя пустоту и обломки. Тоня горько усмехнулась. Прощай, любовь моя, прощай! Так, кажется, пел Демис Руссос в своей знаменитой песне. Прощай, любовь моя, прощай! Прощай! Лети, любимый мой, к другому берегу. Лети, как мотылек на свет. Не опали только свои крылья, не истрепли их в своем полете. Скатертью тебе дорожка. Счастливого пути! Чао-какао! Будь счастлив, если сможешь. Как там у классика? «Я вас любила так трепетно, так нежно. Как дай вам бог любимым быть другой!». Прощай, Толя. Любовь моя безумная и безбрежная! Прощай!

         Тоня тихонько вышла в прихожую. На кухне Аня гремела сковородой. Тоня оделась и вышла из квартиры.

         Она шла под зонтом к автобусной остановке. До шести вечера оставалось еще море времени. До конца жизни – рукой подать.

         …Тоня сидела в кинотеатре, смотрела иностранный фильм. В кино она не была уже целую вечность. И сейчас не пошла бы ни за что, но что прикажете делать, коли до вечера еще уйма времени, в гости ни к кому не хочется, а домой нельзя. Она и так уже намоталась по магазинам, аж ноги гудели. На улице все идет осенний унылый дождь. Вот и пришлось зайти в кинотеатр. Поразилась, какие стали дорогие билеты: первые несколько рядов – по 80 рублей, потом по 100, vip-места – по 120. Странное понятие появилось – vip-персоны, что значит дословно «очень важные персоны». Под «очень важными персонами» теперь понимаются те люди, которые в состоянии заплатить большие деньги за свою випность. Все очень даже просто – ты богач, значит, очень важный человек. А если у тебя с деньгами напряженка, то ты ничтожество, и положение не исправит ни твоя талантливость, ни честность, ни порядочность, ни твой ум и заслуги перед людьми. Такой вот сейчас расклад в обществе. И опять ее думы перекинулись на свое. Раньше для Толи вип-персоной была Тоня, и только она. Теперь таковой стала Зоя. Тоня только мешает им. Ладно, она уйдет в тень, освободит место для их любви. Вот только ее мучает вопрос: почему так получилось? Вспомнились слова Ани, сказанные не так давно о том, что нельзя растворятся в жизни своих близких, надо жить своей собственной жизнью. Иначе они начинают воспринимать тебя как нечто безликое, блеклое, бестелесное и безынтересное. Вроде комнатного цветка в горшке – стоит себе и стоит, ни пользы, ни вреда от него, и надоел, и выбросить жалко. А как надо было? Согласно Анькиной теории надо было внимание в первую очередь уделять себе, любимой. Не нестись сломя голову домой, чтобы жарить котлеты любимым муженьку и доченьке или чтобы до блеска драить кафель в ванной, а пойти с подругами в кафе на чашку кофе с коньяком, или прогуляться после работы вдоль по питерской, или, наплевав на все дела, поваляться на диване с интересным журнальчиком на предмет расширения своего кругозора. А когда в кошельке остается последняя сотенная до получки, не тратить ее на рагу для супа и молоко с кефиром, а купить себе новые колготки или лак для ногтей с модным оттенком. И если стоишь перед выбором – посидеть дома с приболевшей дочерью или провести это время в парикмахерской, то, не раздумывая, выбрать второе. Самое интересное, что таких эгоистичных дам любят и ценят в семье больше, стараются ублажить и угодить им. А которые сами ублажают и угождают – быстро оказываются в положении все того же комнатного цветка. Как случилось и с Тоней. А вот с каким интересно комнатным цветком ассоциируется Тоня в глазах мужа? Уж не с чайной розой – это понятно. И даже не с геранью. Скорее всего, с алоэ или кактусом – стоит себе в пыльном углу, непритязательный такой и примитивный, как монета в рубль достоинством. Тоня тихонько заплакала, чтобы не мешать присутствующим смотреть фильм. Вокруг, наоборот, все захохотали – очень уж смешной эпизод показали: главный герой громко пукнул в общественном многолюдном месте. Тоня встала и пригнувшись пошла к выходу.

         Дождь на улице впервые за целый день прекратился. И даже солнышко чуть выглянуло краешком из-за туч. И сразу все преобразилось: и деревья стояли не бурые, а золотые, и лужи не как жидкий цемент, а сверкают солнечными зайчиками, и лица у людей добрее. Тоня вдохнула полной грудью влажный холодный воздух. В 37 жизнь, конечно, не кончена. И впереди еще много чего будет, наверное. Не будет только одного, главного – безумной бесконечной безграничной Тониной любви. Это она знала твердо. Быть может, будут еще знакомства, и даже романы и связи, увлечения. Но это уже из другой оперы. Это уже другая жизнь, не имеющая к любви никакого отношения. В сумке заиграл свадебный марш – Ольга настроила на Тонином сотовом такую мелодию. Тоня вытащила свой старенький Сименс, глянула на экран - звонил Толя. Отключила телефон, бросила в сумку. Все Толя, все миленький, ты для меня умер. Надо перестроить мелодию на похоронный марш, чтобы соответствовала действительности.

         Пошла вниз по проспекту Ленина – главной улице их города. Шла и шла, все перебирая в уме свою жизнь, ища в себе причины неполноценности, приведшие ее жизнь к краху. То ей казалось, что она нашла причину – вот она, то казалось – нет, не то, не совсем то. Остановилась перед перекрестком, улица Ленина закончилась, раздваиваясь направо и налево. Повернула налево и опять долго брела, пока не уткнулась в старый дощатый забор. Огляделась. А, батюшки, сама того не замечая, пришла в старую часть города, где прошло ее детство. Вот и двухэтажный дом, где прожила с родителями все свое детство вплоть до окончания школы. Как раз в тот год, когда она поступила в институт, родители ее наконец-то получили долгожданную двухкомнатную квартиру. С тех пор она была в этом районе от силы раза три-четыре. Все здесь осталось без изменений. Те же старые дома с удобствами на улице, высоченные тополя, скамеечки во дворе. Вот и школа, где училась Тоня. Когда-то она казалась ей огромной и светлой. Теперь стояла жалкая, старенькая. И все вокруг казалось ветхим, мило-убогим, напоминая собой прошлый век. Но вот дух тут был совсем иной – уютом, душевностью, грустной радостью, забытым далеким детством веяло от этих старых домов и двориков. Тоня медленно брела по улице своего детства. Как все было недавно. Как давно. Остановилась перед бревенчатым домом. Когда-то здесь жила ее первая учительница Марина Сергеевна. Удивительный педагог. Удивительный человек. Интересно, жива ли она сейчас? Ведь уже тогда она была пожилой женщиной. А интересно, сколько ей было тогда лет? Так, она учила Тоню с первого по третий класс, значит, Тоне было девять лет, когда Марина Сергеевна их выпустила. А Марине Сергеевне было что-то около … около сорока. Ну, да. И совсем она, получается, не пожилой была тогда. Просто им, девятилетним малышам все люди старше тридцати казались пожилыми. Значит, Марине Сергеевне сейчас около шестидесяти восьми лет. То есть и не такая уж старушка получается. Поколебавшись, Тоня вошла в единственный подъезд двухэтажного дома. Поднялась по скрипучим деревянным ступенькам на второй этаж. Вот она, квартира номер пять. Постучала в дощатую дверь. За дверью послышались шаркающие шаги. «Кто там?» - спросил старческий женский голос. «Извините, а Марина Сергеевна здесь живет?». Дверь тихо открылась. На пороге стояла пожилая женщина в байковом халате, на плечи накинут большой пуховый платок. «Я Марина Сергеевна», - глянула на Тоню женщина через толстые стекла очков. «Господи! Как постарела! - пронеслось в голове, а на лице уже радостная улыбка, - Я Тоня. Тоня Иванцова. То есть это я сейчас Иванцова, а была Антипова. Вы меня учили 28 лет назад». «Как же, помню, Тонечка. Ты еще на первой парте сидела, рядом с Семеновым Ваней». «Точно!» - поразилась памяти старой учительницы Тоня. «Входи, Тоня. Очень рада тебя видеть». Тоня вошла в крошечную комнатку. Здесь почти ничего не изменилось. Тот же фанерный огромный трехстворчатый шкаф, старенькая этажерка с книгами, высокая железная кровать с массивными шишками в углах спинки, даже стол, кажется, накрыт той же скатертью. Пожалуй, единственное, что поменялось, - это телевизор.        

         - А у вас все так же. Ничего не изменилось, - почему-то обрадовалась Тоня. Ей было бы жаль, если бы нарушился этот милый домашний уют.

         - Да, - вздохнула Марина Сергеевна, - вся та же рухлядь. Так ничего и не нажила я в своей жизни.

         - Что вы! У вас так мило и уютно!

         - Ну-ну. Мило, так мило. Проходи, Тонечка. Располагайся. Сейчас я чайник поставлю, - Марина Сергеевна со знакомой доброй улыбкой на незнакомо постаревшем лице ласково посмотрела на Тоню и пошла за ситцевую занавеску, которая символически отделяла угол комнаты, служащий хозяйке кухней.

         Тоня прошлась по комнатке. Деревянные половицы тихо пели и прогибались под ее легкими шагами. Выглянула в окошко, которое выходило прямо на школьный двор. Вон там растет липовая аллейка, которую сажал их выпускной класс. Ровно тридцать лип. Есть там и Тонина липка. То ли седьмая, то ли восьмая по счету. Большие выросли. А были тонкими прутиками, не верилось, что приживутся. Подошла к этажерке, провела пальцем по корешкам книг. Чехов, Толстой, Шекспир, конечно, Пушкин, Эмиль Золя, Анатоль Франц, Есенин.

         - Липовый чай будешь? Или пакетики предпочитаешь? Есть и пакетики, для гостей держу.

         - Лучше липовый.

         Марина Сергеевна опять ушла за занавеску. Под потолком все тот же оранжевый абажур. На стене – знакомый китайский бумажный веер раскрыт хвостом павлина. Только краски поблекли, выцвели, узор уже с трудом угадывается.

         Марина Сергеевна тем временем хлопотала, накрыла стол клеенкой, принесла несколько вазочек с вареньем, розетки, бокалы с блюдцами, овсяное печенье на тарелочке.

         - Садись к столу, Тоня. Чайник уже закипает.

         Они сели, внимательно посмотрели друг на друга, улыбнулись.

         - Рассказывай, Тонечка. Как живешь? Что за беда у тебя приключилась?

         - Почему же сразу беда?

         - А потому, что старых учителей  бывшие ученики вспоминают, только когда у них беда приключается. Пока все хорошо, пока успех и благополучие об учителях не помнят. Вот был у меня несколько лет назад Вася Дубов. Помнишь Васю? Забыла? Высокий такой мальчик был, симпатичный, кареглазый. Так у него большое горе приключилось – жена и сын погибли в аварии, а сам выжил. Выписался из больницы, пришел еще с палочкой, не знал, как дальше ему жить. А прошедшим летом встретила его в городе – идет счастливый с новой женой и маленькой дочкой на руках. Так сделал вид, что не узнал меня. А, может, и в самом деле не узнал. Погоди-ка, сейчас достану фотографию вашего класса.

         Марина Сергеевна достала с нижней полки этажерки огромный фотоальбом. Полистала, открыла на нужной странице. На Тоню глянули распахнутые глазенки малышей их 4-го «А» класса. Вот и она, Тоня. Сидит в первом ряду рука об руку с любимой учительницей. Какие они все маленькие, смешные, а Марина Сергеевна совсем молодая с высокой прической. Как время летит!

         - Вот он, Вася Дубов, - показывает Марина Сергеевна на высокого крупного мальчика в заднем ряду. А вот твой бывший сосед Ваня Семенов. Тоже заглядывал года два назад. С работы его тогда уволили, сократили, и он никак не мог найти работу, а жена его пилила с утра до ночи. Отчаялся тогда совсем. Потом ничего, устроился, сейчас все у него в порядке. А вот Лидочка Павлова. Тихая такая девочка была, как мышка. Помнишь? Нет? У нее тоже беда приключилась. Женская беда – муж ушел к другой, к молоденькой. Сильно она тогда убивалась, плакала вот на этом самом месте, рыдала. Как я ее утешала, как успокаивала, как говорила, что все еще к лучшему повернется, а она мне не верила. И что ты думаешь? Недавно узнала от родителей, которые здесь по соседству живут, - вернулся к ней муж, опять мир, да любовь в доме. Все в жизни проходит, надо только потерпеть, подождать. Так как же ты живешь, Тоня Антипова?

         - Все хорошо. Муж у меня очень хороший, заботливый. Душа в душу почти шестнадцать лет прожили. Дочка умница, хорошо учится. Работа у меня интересная, на работе меня уважают. Подруги есть, квартира трехкомнатная, уютная. Все хорошо, Марина Сергеевна.

         - Вот и ладно, - испытующе посмотрела на нее Марина Сергеевна, - давай чай пить. – И она ушла за чайником.

         Пили липовый чай со смородиновым вареньем. Беседовали о том, о сем. Марина Сергеевна давно уже на пенсии. Пенсия крошечная, но ей одной хватает.

         - Марина Сергеевна, извините, если мой вопрос покажется вам бестактным, но хочу спросить: почему вы одна? Вы были замужем?

         - Была, - глубоко вздохнула бывшая учительница, - еще как была. Мужа своего Коленьку любила больше жизни. Пылинки с него сдувала. Но недолго мое счастье продолжалось. Перешла дорогу нашему семейному счастью молодка одна, вдовушка. Ох, красива была! Вот Коля мой и не устоял перед ее красотой. Потом, правда, винился, в ногах у меня лежал, просил простить. Но я тогда была принципиальная да правильная вся до ужаса. Прогнала его. Он ночи напролет под окнами моими стоял, все прощения вымаливал, но я уперлась и ни в какую. Изменил, значит, все, точка. Крест на любви нашей. Он еще много раз пытался меня уговорить, да бесполезно. Так и ушел из жизни моей навсегда. А как сердце мое болело, как душа рвалась на части! Вспоминать сейчас и то больно. Уехал он тогда куда-то, я и не знаю куда. Как живет, живет ли? Ничего не знаю. Был ли счастлив потом или нет, завел ли другую семью или нет – ничего не знаю. И вот ведь что, Тонечка, чем дальше, тем больше сердце мое ноет о нем. Иной раз проснусь среди ночи и думаю – а может он где-нибудь лежит сейчас больной, никому не нужный, умирает где-нибудь в тоске и одиночестве, может, спился и бродит по свету, собирает пустые бутылки по мусорным бакам, мерзнет в мороз в подвале. Мне бы только узнать, что у него все в порядке, я бы и успокоилась. А как себя ругаю сейчас за свою глупость, за гонор свой, за гордыню. Свою жизнь разрушила, его жизнь разрушила, да еще и человека убила!

         - Какого человека?

         - Ребенка собственного. Ведь я тогда беременна была, да сгоряча аборт сделала. Ему отомстить хотела. Господи! Себе отомстила! Вот теперь на старости лет доживаю век одна, никому не нужная старая галоша. Ни мужа, ни детей. Ничего. Только два страшных греха на душе – мужа погубила и сына или дочь тоже погубила. А ведь все могло бы быть по-другому, будь я поумнее немного или посоветуй мне кто-нибудь тогда умный как надо поступить. Так что, Тоня, я тебе так скажу: никогда не пори горячку в таких делах. Гонор наш, гордыня, плохую службу нам служат. Не зря даже в библии гордыня в страшный грех записана. Надо уметь прощать. Надо быть мудрой и терпеливой. Это мужчины обычно задним умом крепки, а нам, женщинам, надо быть очень мудрыми и сто раз взвесить, прежде чем рвать концы.

         - А если муж предал? Если он уже много лет обманывает меня с моей же подругой? Тогда как? Тоже простить?

         - Это ты сама все должна решить. Я тебе только одно скажу – коли любишь, за любовь бороться надо. Если живет в твоем сердце любовь, ты не имеешь права предавать ее. Если любви нет, пустота только, тогда, конечно, проще. Но и тогда надо все взвесить и подумать. Все же дочь с отцом разлучать – тоже не гоже. Да и старость в одиночестве встречать плохо. Все эти страсти-мордасти уйдут, забудутся, а человек останется. А с подругой немедленно расстаться – тут и думать нечего. Это не подруга, а змея.

         Чай допивали молча. Потом Марина Сергеевна еще долго рассказывала ей о своей жизни, о школьных делах, сетовала на непонятную нынешнюю жизнь, вспоминала учеников. Когда Тоня взглянула на часы, то они показывали уже почти восемь вечера. Простилась с Мариной Сергеевной, записала ей свой домашний телефон, пообещала непременно заглянуть и вышла в осеннюю холодную черноту. Торопливо шла темными дворами в сторону троллейбусной линии. Ехала в маршрутке, что подвернулась кстати, домой. Толи, конечно, дома уже нет, время, отпущенное Тоней ему, уже истекло. Интересно, рассказал ли он все Ольге или эту тяжелую миссию оставил Тоне. Думала над словами Марины Сергеевны. Да, страшная старость у нее. Не дай бог так доживать жизнь. А ведь вполне возможно, что именно так придется доживать жизнь и ей, Тоне. Как это ужасно! Поневоле запросишь у судьбы ранней смерти. И не удержалась, заплакала. Нет больше в ее жизни Толи, осталось только воспоминание о безграничной любви. Женщина, сидящая рядом, покосилась на Тоню и отвернулась. А, может, не надо было рубить концы? Может, надо было предоставить Толе самому сделать свой выбор? А то получается, что она сама все решила за всех.

         Шла к своему дому. Ноги не несли. Впервые в жизни ей не хотелось идти в свой уютный теплый дом. Вместе с Толей улетели из него уют и тепло, теперь там поселятся пустота и холод. Перед своей дверью остановилась, глубоко вздохнула, сделала спокойное лицо. Не надо еще и на дочку перекладывать свое горе, ей и так сейчас достанется, это в ее то переходном трудном возрасте. Открыла дверь, вошла. Ольга была дома, через закрытую дверь ее комнаты лилась музыка. Толя… тоже был дома. В глаза сразу бросилась его куртка на крючке в прихожей. Это как понимать? Ладно, посмотрим. Тоня разделась, прошла на кухню. Заглянула в кастрюли – наваристый борщ, картофельное пюре и жареная рыба на сковороде. Что ж, хорошо хоть помнит о дочери. Лично Тоня его стряпню есть не будет. Хотя и страшно хочется есть. И тут же вспомнила слова Марины Сергеевны про гордыню. Вымыла руки тут же на кухне, налила себе глубокую тарелку борща. С аппетитом съела. Положила два куска рыбы. Выдвинула нижний ящик кухонной тумбочки, чтобы взять пару салфеток и замерла над ним. Из ящика полностью исчезли все многочисленные тесемки и веревочки. В одном углу одиноко лежали салфетки, в другом – несколько капроновых крышек. Что это значит? И тут же дошло – Толя спрятал, догадался о ее мрачных мыслях и убрал от греха подальше. Да вовсе она и не собиралась ничего такого делать, так только, примерялась. А он, значит, испугался по-настоящему и решил таким образом решить проблему. Глупость какая. Она тихо и мелко засмеялась в кулак над раскрытым ящиком. Так сидела и тряслась, как старик в паркенсоне. На кухню зашел Толя. Растерянно остановился позади жены. Ему показалось, что она плачет. «Тонь, прости меня. Прости ради бога. Я без тебя не смогу жить. Без тебя и без Ольги. Ты для меня все в этой жизни. Я только тебя люблю. Тебя и Ольгу. Делай со мной что хочешь, но никуда я от вас не уйду!» - он тронул ее за плечо. Она повернулась к нему, и он увидел на ее лице слезы смеха. «Куда веревки делись?» - только и сумела выдавить из себя. «Так это… выбросил,» - совершенно ошеломленный и сбитый с толку пробормотал он и жалко улыбнулся. Она расхохоталась в полный голос. На шум в кухню прибежала Ольга.

         - Ма, ты где была? А че случилось? Чего хохочешь?

         - Да вот радуюсь, что папа борщ вкусный приготовил. Не надо с ужином возиться…