Еще раз о любви 

                                                         Любовный роман.

                                                                Часть 9.

Официантка пожала плечами, «не знаю», мол, и с милой улыбкой отошла к соседнему столику, откуда ее рьяно зазывал мужчина кавказской национальности в обществе с пышногрудой блондинкой.

- Наемся мороженного, заболею ангиной, буду лежать несчастный и тяжело больной. Может, тогда она меня пожалеет. Пожалеет, приласкает. Приласкает, приголубит. Приголубит, глядишь, и полюбит наконец, - уговаривал он себя, с отвращением впихивая в себя очередную ложку коричневой гадости.

…Дома от ужина он отказался. Его немного мутило и подташнивало от съеденных трех порций мороженного. Он выслушал доклад Веры Артемьевны о прошедшем дне и, сославшись на легкое недомогание и боль в горле, пошел в свою спальню.

-         Может, Глеба Васильевича пригласить? – озаботилась Вера Артемьевна, выходя следом за ним из кабинета.

-         Нет, не надо. Просто отлежусь.

Он полулежал в кресле, просматривая под светом торшера бумаги, когда в его дверь кто-то тихо поцарапался.

-         Кто там?

-         Это я, Света. Можно войти?

Еще бы нельзя!

-         Можно. Войди, Света, - а сам еле сдержал радостное волнение, что мгновенно поднялось в груди.

Вошла несмело. Стоит у двери, смотрит на него.

-         Проходи, раз вошла. Чего как чужая. Что у тебя? Выкладывай.

-         Вера Артемьевна сказала, что вы нездоровы. Простудились, да? – спросила, подходя ближе к его креслу.

-         Похоже, ангина начинается. Кстати, ты ведь у нас спец по этому заболеванию. Если не ошибаюсь, месяца два назад гнойную ангину пережила?

-         Не ошибаетесь, - улыбнулась стеснительно, - было дело. Так вот, как крупный специалист по ангине, официально заявляю, что вам, во-первых, необходимо наблюдение врача и лучше, если это произойдет, пока болезнь не взяла вас в оборот. Во-вторых, надо полоскать горло как можно чаще. Можно содовым раствором, можно солевым или йодным, или отваром ромашки. Хорошо бы поделать ингаляции. Полезно вам и частое теплое питье – клюквенный морс, молоко, да хотя бы чай. А температура у вас есть?

-         Нет, вроде. Не знаю, - пожал плечами.

-         Это не ответ, Вячеслав Вадимович. Что значит: не знаю? Надо узнать. Я сейчас вам градусник принесу.

-         Да ну его к черту, твой градусник. И нет у меня никакой температуры. Имеет право человек раз в году повалять дурака под видом недомогания? Если честно, я здоров как бык. Просто захотелось немного пофилонить. И чтобы кто-нибудь пожалел и поохал надо мной.

Света в нерешительности стояла перед ним. Потом вдруг приблизилась, наклонилась и поцеловала его в лоб. Он онемел от изумления.

-         Да, действительно, у вас нет температуры, - с деловым видом констатировала она, как ни в чем не бывало. Так это она у него температуру так проверяла. Вон оно что! А он то… Размечтался.

-         Ладно. Раз так, не буду вам мешать болеть, - и она повернулась, чтобы уйти.

-         Подожди, - поймал он ее за руку, - куда ты торопишься? Посиди со мной. Давай поговорим?

-         Ну, давайте, поговорим. А о чем?

-         Садись сюда, - придвинул он к своему креслу низенький пуфик, стоящий рядом. Она села. Смотрела на него снизу вверх.

Он молча смотрел на нее сверху вниз. Пауза затягивалась.

- Как там поживает твоя сестра и племянники в своем Ленинске?

- Да, ничего. Нормально поживают. Я на днях на почту на переговоры с ней ходила. Сюда она звонить стесняется. Десять минут разговаривали. И с мальчишками поговорила. Они такие смешные. Валера, это старший Валин сын, меня спрашивает: «А в Москве обезьянки есть?». И попросил прислать ему индейскую маску и лук со стрелами. В его представлении Москва – это некая экзотическая заморская страна, полная разных чудесных и удивительных штучек.

- Соскучилась по ним?

- Очень. Я ведь их с апреля месяца не видела.

- А ты поезжай к ним в гости. Я тебя отпускаю на две недели. Тебе хватит двух недель?

- Ой, что вы! Мне бы хоть на два дня к ним съездить и то хорошо. Значит, можно?

- Можно. Почему нет? Ты ведь не в заключение здесь, да и работы срочной сейчас нет.

Света замолчала. В задумчивости, наклонившись, обводила указательным пальцем узор на паласе – ромбики и кружочки. Волосы рассыпались, закрыли ее лицо. Что-то она давно не собирала их резинкой в хвостик. Взрослеет, что ли?

- Света, - заговорил он снова, - я в курсе того, что к тебе в последнее время проявляет пристальное внимание мой друг и товарищ по бизнесу Андрей Николаевич Минин. Хотелось бы знать, какого рода отношения между вами? Надеюсь, ты не сочтешь мой вопрос бестактным. Я считаю, что как твой работодатель я имею право знать это.

-         Да, конечно, имеете, - кивнула Света, поднимая лицо и отводя взгляд в сторону, - только никаких особых отношений вовсе нет. Ну, мы в кино были несколько раз, в кафе ходили и в ресторан, гуляли, катались по городу. И все. С ним интересно. Он так много знает, просто ходячая энциклопедия.  Андрей Николаевич много ездил по миру и очень интересно, своеобразно и красочно рассказывает о своих поездках. С юмором у него все в порядке, анекдоты и прибаутки из него сыпятся, как из рога изобилия.

-         Понятно. Тебе с ним весело и интересно. Только хотелось бы тебя предупредить, что он уже взрослый мужчина. На девушек он смотрит не только как на приятных собеседниц. Ты должна понимать, что…

-         Я понимаю, - торопливо перебила его Света, - я, честное слово, все понимаю. Мы с Андреем Николаевичем буквально вчера обо всем поговорили откровенно. Он признался, что я ему нравлюсь, а я сказала, что тоже ему симпатизирую. Но влюблена я в другого. В общем, мы решили, что просто останемся друзьями. Я пойду, ладно? Если вам что-нибудь понадобится, позвоните.

Она выскользнула из комнаты, оставив его в раздумье и растерянности. «…Но влюблена я в другого». Как это понимать? Кто этот другой? Час от часу не легче, ей богу!

А Света, закрывшись в своей комнате, плюхнулась на кровать, зарылась в подушки. Это же надо быть такой дурочкой, чтобы так безнадежно, так отчаянно  и так глупо влюбиться в собственного хозяина. Кто он, и кто она. Между ними пропасть. К тому же, в его глазах она недалекая, глупая девчонка. И примитивная как… как валенок. Ему, конечно же, нравятся женщины эффектные, аристократические, утонченные и изысканные. Женщины его круга, к которым ей никогда не принадлежать. И она дала волю давно копившимся слезам отчаяния.

Вернувшись несколькими днями спустя поздно вечером после очередного трудового дня, он неожиданно встретил в холле Свету. Похоже, она ждала его.

-          Добрый вечер, Вячеслав Вадимыч. Мне надо поговорить с вами. Это очень срочно.

            -         Пройдем в мой кабинет.

Они вошли в кабинет.

            -         Садись и выкладывай свое дело.

Она села в кресло напротив него. Уставила сосредоточенный взгляд в темное окно. Он терпеливо ждал, глядя в ее невозможно родное лицо. Как он соскучился по ней! Не выразить словами его тоску и боль.

Наконец, она перевела свой взгляд на него и, глядя прямо в его глаза, отчетливо произнесла:

- Вячеслав Вадимович, не так давно вы мне предлагали деньги за то, чтобы я вступила с вами в интимные отношения. Я подумала… Я согласна, если вы еще не передумали. Хоть сейчас. Но деньги мне нужны будут уже завтра.

-         Что случилось?

-         Мне очень нужны деньги. Много.

-         Я это понял. Зачем?

-         Какая вам разница? Просто надо и все.

-         Ну, хорошо. Сколько тебе надо?

-         Восемь тысяч долларов.

Он встал, подошел к сейфу, набрал код, открыл его. Отсчитал от пачки и положил перед ней стопку зеленых купюр.

-         Здесь ровно восемь тысяч. Возьми.

Она неловко взяла их, спросила, помедлив:

-         Мне к вам …сегодня прийти?

-         Не надо ко мне приходить. Ни сегодня, ни завтра. Я милостыню любовью у девушек не беру. А деньги… Что-то случилось с твоей сестрой или с ее детьми, ведь так?

-         Да. Младшему Валиному сыну Степе требуется срочная операция на сердце. Как недавно выяснилось, у него оказался врожденный порог сердца. Это только сейчас врачи определили, после неожиданного сердечного приступа. Операции делают и бесплатно в Нижнем Новгороде, но там очередь. А дело срочное.

-         Деньги я даю не тебе, а твоей сестре и ее сыну. Спокойной ночи.

-         Спасибо вам, Вячеслав Вадимович. Вы хороший человек. Вы… Я этого никогда не забуду. Спокойной ночи.

         …Когда он лежа в постели уже засыпал, в темноте кто-то тихо шепнул ему в ухо: «Ну, ты и дурак. Сама принесла себя на блюдечке с голубой каемочкой, а ты…». Он улыбнулся в темноту и сказал вслух: «Конечно дурак. Кретин. Причем, полнейший». Повернулся на правый бок, свернулся калачиком, как любил делать в детстве, и крепко заснул.

         Третий день как ему все не в радость, все валится из рук. Она уехала, улетела в свой Ленинск. Повезла деньги на операцию. Вчера звонила уже из Нижнего Новгорода, из кардиологической клиники. Степке проводят обследование, берут анализы. Примерно через неделю обещали прооперировать. Валя тоже в клинике, но завтра уедет домой, за Валеркой пока присматривают соседи, но надолго его одного не оставишь. Со Степкой все дооперационное и послеоперационное время будет находиться Света. Еще раз благодарила его за деньги. Он недослушал, прервал: Степка вырастет, сам спасибо скажет, если посчитает нужным. В конце разговора потребовал в категоричной форме, чтобы она держала его в курсе событий, и если возникнет необходимость, немедленно обращалась к нему за помощью. Все, что в его силах, он сделает.

         И опять затосковал. Он и раньше видел ее не часто и не подолгу, но всегда знал, что в любой момент может ее увидеть и услышать. А сейчас ее нет в доме, нет вообще, в Москве, и, значит, увидеть ее он сможет не скоро. Хотя, почему нет, собственно говоря? Нижний Новгород – не край света, доехать до него из Москвы даже своим ходом – пара пустяков. Вот переделает все срочные дела и поедет.

Поехать получилось только через неделю. Он весь извелся, издергался. Но когда, наконец, приехал и, преодолев препоны в виде толстой тетки в белом халате, грудью вставшей перед незнакомцем, желающим незаконно проникнуть на территорию клиники, с радостным нетерпением вошел в палату в накинутом сверху белом халате, который услужливо накинула та же тетка в обмен на хрустящую купюру, встретился с ее глазами, вспыхнувшими ответной радостью, его восторгу не было предела.

         - Как тут наш герой?

         - Его вчера прооперировали. Он сейчас в реанимации. К нему никого не пускают. Но хирург сказал, что все в порядке: операция прошла успешно и первые послеоперационные сутки, самые тяжелые, показали, что организм успешно справляется со стрессом. А мне пока разрешили поухаживать за другими детишками, что лежат в этой палате. Многих привезли издалека, родители не в состоянии находиться постоянно с ними рядом.

         Вячеслав Вадимович огляделся. Палата шестиместная, пять коек из них заняты мальчишками 7-15 лет, шестая, Степкина, пока пустует.

         - Как дела, орлы?! Чего кислые такие?

         - Скучно, - ответил мальчишка постарше остальных, - попробуйте полежать здесь месяца два, тогда сами поймете. Читать неохота, надоело, а больше делать нечего.

         Вячеслав Вадимович со Светой вышли в коридор. Он с нежностью посмотрел в ее бледное осунувшееся лицо с синими кругами под глазами.

         - Как ты? У тебя усталый вид. Похоже, намучилась тут, испереживалась.

         - Я не спала сутки. Так переволновалась вчера за Степку, пока шла операция, что потом никак не могла уснуть. Просидела всю ночь здесь, в коридоре, чтобы не мешать мальчишкам спать. Жалко их, совсем дети и уже столько довелось пережить за свои короткие жизни. Им здесь действительно очень скучно, ждут - не дождутся, когда их домой отпустят. А ждать надо долго.  Они все уже прооперированы, но еще несколько недель идет адаптационный период. Тут насмотришься такого, что сердце кровью обольется.

         - То, что скучно, это ерунда. Это мы мигом поправим. Где тут заведующий отделением? Проводи меня к нему.

         К вечеру палата преобразилась. Степкину пустующую кровать убрали, а ее место занял новенький цветной телевизор. На окнах вместо застиранных тряпок полувековой давности, обозначающих занавески, появились шикарные шторы. На подоконниках – цветы в красивых глиняных кашпо. Всем мальчишкам были вручены тетрисы, тамагочи и еще целая куча разнообразных электронных игрушек. В коридоре вдоль стены были установлены в ряд шесть компьютеров с целым набором дисков с играми к ним. Мигом мальчишками был составлен график почасовой игры по палатам, чтобы никому не было обидно. В обед всем ребятам на десерт дали фрукты, конфеты и пироженное. Для Степки была подготовлена отдельная комфортабельная палата с телевизором и телефоном, в которой поставили только две кровати – для самого Степки и для его тети. Сам заведующий отделением лично проверил все ли в палате хорошо устроено. Кто же мог предположить, что у мальчишки муж тети  входит в число самых богатейших людей России, да к тому же еще и щедрый благотворитель. На счет клиники по его распоряжению в тот же день было перечислено столько денег, что хватит и на новое импортное оборудование, и на закупку медикаментов и на микроавтобус, о котором так грезило руководство.

         Вечером, когда страсти немного улеглись, возбужденные ребята, наконец, угомонились, разошлись по своим палатам, и в коридоре наступила тишина, Вячеслав Вадимович сидел на кровати и смотрел на Свету, которая спала на другой кровати. Пусть спит, она совершенно измучилась. А он полюбуется на нее. На самую лучшую, самую прекрасную девушку на свете. Он смотрел долго, очень долго. Он потерял счет времени. Оно перестало существовать. Все в мире перестало иметь значение, кроме нее, спящей сейчас на кровати. Вдруг, веки ее дрогнули, она открыла глаза, и они встретились с его глазами. Они долго, не отрываясь, смотрели друг на друга.

         - Иди ко мне, - тихо сказала она.  

- Света, что ты такое говоришь, - прошептал он, задохнувшись, - подумай…

         - Иди ко мне, - повторила она, закрывая глаза…

         Для него началась совсем другая жизнь. Внешне все было то же самое. Но в действительности… В действительно в его теперешней жизни все совершенно изменилось. Все стало абсолютно иным. Вернее, изменился он сам и, следовательно, мир вокруг него. Если раньше мир был трехмерным, то теперь он стал четырех-, пяти-, шести-, семимерным. Как взрослый, трезвомыслящий человек он, конечно, понимал, что причина его качественно иного восприятия мира – его влюбленность, которая открыла глаза на многие вещи, другие заставила увидеть по-другому. Она осветила весь мир, озарила его, сделала краски яркими,  людей красивыми, его терпеливым, снисходительным и великодушным. Это было как в детстве: деревья – большие, день – бесконечно длинный, мелкие детали – важные, все люди – умные и добрые, а ты  – центр огромной вселенной, которая существует, пока существуешь ты сам. Он открыл в себе неожиданное качество: он, оказывается, очень умелый притворщик. Да-да. Он так умело притворялся на людях, что почти никто не заметил перемены в нем. Подчиненные по-прежнему трепетали перед ним, не понимая, что он теперь любит их всех, как родных детей. Андрей и Василий обсуждали с ним новые проекты, и он поддакивал и даже вносил иногда очень дельные уточнения, и они не заподозрили, что для него эти самые дела отошли далеко на задний план, уступив место самому главному, самому важному в его теперешней жизни – его любви. Он стал как двуликий Янус – в нем прекрасно уживались и трезвомыслящий практик с элементами скептика, и величайший романтик. Вера Артемьевна каждый вечер почтительно докладывала состояние дел и давала полный отчет за каждую истраченную сотню, а он, слыша ее и даже планируя вслух, что еще необходимо сделать, думал в это время о ней, о Свете, о том, что она делает сейчас, о чем думает, мечтает, чего хочет. Иногда он смотрел на них на всех и жалел их. Ему было искренне жаль людей за их убогость, за слепоту, за то, что они не видят самого главного – этого удивительного огромного мира, не чувствует того, что чувствует он. А он чувствовал так много, так сильно, что иной раз ему хотелось то плакать, то смеяться от переполнявших его чувств. Конечно, такое не могло продолжаться бесконечно, он понимал это и тем более ценил и старался как можно лучше заполнить, запечатлеть в душе это удивительное состояние. Несколько раз на дню, когда он был совсем один, и никто не мог его подслушать, он звонил ей на мобильный телефон, который подарил ей перед отъездом в Москву. Это были очень странные разговоры, состоящие сплошь из междометий, недосказанных фраз, отдельных слов, и если бы кто-то их подслушал, то остался бы в полном недоумении. Но они прекрасно понимали то, что говорили друг другу, потому что разговаривали не их языки, а их души, настроенные на одну волну. Он приезжал в Нижний Новгород еще дважды и, не заходя в больницу, назначал ей свидания в гостинице. И она прибегала, ненадолго, не больше, чем на час, боясь оставить Степку надолго одного. Но этот часа было им достаточно, чтобы увидеть друг друга, соприкоснуться душами, сердцами, телами и потом жить до следующей встречи этим воспоминанием. Время тоже приобрело другие качества. С одной стороны, оно летело мгновенно, и этот час был короче одной секунды. С другой стороны, этот час становился таким огромным, таким значимым и емким, что целый год и даже век в сравнении с ним был ничем. Мир раздвоился, перевернулся, вывернулся наизнанку, и в то же самое время, он никогда не был так гармоничен, так прекрасен, так ясен и так непостижим.  

А потом она вернулась в его дом. И опять никто ничего не заметил. Как опытные заговорщики при встречах, они просто здоровались друг с другом, зато на свиданиях вне дома они кидались друг к другу так, как будто и не виделись всего лишь час назад. Это была волшебная, чудесная жизнь, похожая на бесконечный новогодний праздник.

         Они встречались в небольшой однокомнатной квартире, которую он купил три года назад для деловых и не только деловых встреч. Квартира находилась в удобном районе, недалеко от его фирмы, рядом с метро. Встречались или в ее выходной, или когда ее в город по делам направляла Вера Аркадьевна. Вот и сегодня так удачно совпало, что и он смог вырваться, и она сумела прийти.

Они лежали в обнимку, уставшие и умиротворенные и не было сейчас во всем мире людей, счастливее их. Он любовался на нее в сумерках зимнего дня, обнимал, гладил ее плечи, нежность и счастье переполняли его. Света, казалось, плавилась и таяла в его объятиях – была у нее такая чарующая, сводящая его с ума, особенность.

- Какое время года ты любишь больше всего? – спросил он, касаясь губами ее виска, - Я так мало знаю о тебе, хотя и кажется, что мы знакомы сто лет.

         - Не больше двадцати, - улыбнулась ему она, сияя глазами, - Мне только двадцать. А люблю я больше всего раннюю весну. Когда снег еще местами лежит, но уже осевший, мокрый, грязный. А небо такое пронзительно синее, и воздух прозрачный и как будто звенит. Местами проталины появляются, а на них первые желтые цветочки. Так красиво – среди снега желтые первоцветы! Сорвешь тополиную почку, разомнешь ее пальцами и такой смоляной сильный запах. Запах весны. А впереди буйство цветения и долгое-долгое лето. И так на душе празднично и счастливо! Еще осень люблю. Золотую осень, когда листья под ногами шуршат. Зимой тоже хорошо. Снег падает хлопьями, искрится вечером в свете фонарей. Деревья красивые стоят, сказочные. Про лето я уже и не говорю. Лето любят все!

         - Я понял, - улыбнулся он, - ты все времена года любишь. А какое время суток тебе нравится?

         - Время суток?.. Пожалуй, рассвет. Или даже время перед самым рассветом. В это время кажется, что все замирает. Все затаилось, словно ждет чего-то. Ждет, ждет и, вот оно – начинается. Чуть сереет небо, тут же на глазах начинает розоветь. Все больше, больше и, наконец, появляется краешек солнца. И все сразу преображается, все приобретает краски, птицы начинают петь. Просто волшебство какое-то! А знаешь, у китайцев есть поговорка: «Ночь особенно черна перед рассветом». То есть, не надо отчаиваться, после черной полосы обязательно наступит светлая и она уже совсем близка. Но, что интересно, я заметила, что ночь действительно в буквальном смысле особенно черна перед рассветом.